[norakura]

Для группы в ФБ (Нуреев и друзья) перевела любимое интервью из After Dark 1975 года. чёрт, я по-настоящему горжусь проделанной работой! Рудольфа переводит не очень просто, потому что хочется на русском передать особенности подбора слов, грамматики, слова-паразиты, вводные слова, которые через предложение. и самое сложное - его любимые афоризмы и метафоры, которые он чуть ли не на ходу выдумывает. а и всё равно - безумно захватывает и чтение, и перевод!

оригинал ещё не восстанавливала, вот и повод! и перевод тоже) но я, честно говоря, немножко схалтурила, потому что не переводила всю статью, а сосредоточилась на ответах Рудольфа, а на комментарии и размышлизмы Грюна по большей части забила




Рудольф наносит грим для роли Димсдейла.
Грюн: Кого вы видите в зеркале?
Нуреев: Не себя. Я не смотрю на своё лицо. Моё лицо - всего лишь маска, инструмент, который даёт представление. Кроме того, вы уклоняетесь от моего вопроса. Что вы расскажете о моём танце в этом интервью?
(накануне встречи Рудольф заявил журналисту: "Я хочу, чтобы в этом интервью вы рассказали о моем танце всё то, что раньше скрывали от читателей. Всё, о чем раньше молчали". В то время в прессе активно сравнивали Нуреева и Барышникова, утверждая, что Нуреев уступает в техническом плане, а его позиция ведущего танцовщика пошатнулась. В интервью The New York Times 1974 года он сказал: "Я не пытаюсь танцевать лучше других. Я никогда не пытался соревноваться. Я только хочу танцевать лучше, чем я сам. Я давным-давно вывел себя из всех гонок. Что до Барышникова, он невероятно талантливый танцовщик. Желаю ему успеха и надеюсь, он сможет научиться и впитать достижения Запада. Скажу только: мне потребовалось 15 лет, чтобы выработать стиль. Никто не имеет стиль от рождения. Его необходимо приобрести".)
После этого вопроса Грюн начинает детально и пафосно описывать достоинства танца Нуреева, пытаясь доказать, что он, как и миллионы фанатов, считают его позиции непоколебимыми, а его характер и упорный труд оставят далеко позади всех нынешних и будущих соперников.
Рудольф кинул на него подозрительный, далеко не убежденный, но насмешливый взгляд, и сказал:
- Ну, хорошо, хорошо. Пусть будет так!
Нуреев зачесывает волосы назад.Наносит пудру, подводку для глаз, с помощью кистей превращает себя в Димсдейла. Мы можем прикоснуться к его чувствам, которые он испытывает, танцуя в постановках Грэм, которая создала для него "Люцифера" и "Алую букву", помимо этого он танцевал в классике Грэм: "Весна в Аппалачах" и "Ночное путешествие".
"Впервые я увидел Грэм в Лондоне. Это было довольно давно, в 1960-е. Она была немножко, но моложе, чем сейчас. В любом случае я увидел, как она танцует. Я увидел невероятный контроль и сосредоточенность в её движениях. Мощь её присутствия была немыслима. Никогда прежде я не видел ничего настолько притягательного, волнующего и завершенного. Её балеты сильно меня заинтересовали, и я подумал, что эти движения мне подойдут. Я пошёл за кулисы, чтобы встретиться с ней. Мы немного поговорили. Мне трудно подбирать слова, но я выразил своё восхищение. С тех пор я стал слушать и смотреть. Каждый раз оказавшись в Нью-Йорке, я ходил на её выступления. Также я посетил её школу, сначала только наблюдал, но позже присоединился к занятиям. Мне, конечно, было очень приятно, что и Марта смотрела мои выступления. Вот так за годы между нами появилось взаимопонимание и внутренне единство."
"Весь смысл для меня заключался в том, чтобы впитывать новые понятия танца, новый образ мышления, новую структуру - всё, что сильно отличается от классического балета. Но с самого моего прибытия на Запад я хотел обнаружить новые взгляды на один и тот же объект - танец - потому что каждая точка зрения может быть истинной и допустимой, даже если она сильно отличается от той, которой тебя учили. Я не приехал на Запад, чтобы сделать карьеру или добиться какого-то статуса. Я приехал, потому что мне было интересно танцевать ВСЁ. Меня не заботили официальный статут, слава, личная охрана, признание. Меня побуждало лишь то, что если я не попробую всё, моя жизнь будет прожита зря. Конечно, вскоре я понял, что за тебя никто думать не будет. Я быстро выучил, что если ты чего-то хочешь, то пошевелись и получи это. Ты должен сам думать и пользоваться преимуществом. Именно так я и поступал."
Нуреев признал, что достижение статуса звезды связано с бесконечным одиночеством.
"Я примирился с этим. Да, я одинок. Я один в салоне самолёта. Я иду в необитаемую гримерку один, в пустые номера отелей. Я сам по себе. В некотором смысле я приговорён. Одиночество стало частью моей жизни, но, как я сказал, я примирился. Довольно часто я предпочитаю уединение. Не могу представить, чтобы я был связан какими-то узами. Я имею в виду, если есть жена и семья - или кто угодно - как тебе думать о выступлении, о том, что ты должен делать?
На своём творческом пути я тоже одинок. К сожалению, ты должен идти на компромиссы. Если хочешь заниматься чем-то важным для себя, для начала ты должен сделать что-то иное. И только сделав это, можешь приступать к другому. Я довольно быстро усвоил этот факт. Я больше не жду идеальной ситуации. Потом, со своими нервами я тоже наедине. Особенно во время выступления. Перед выступлением, что бы я ни делал - грим, например, - всё становится своего рода способом принять факт, что мне нужно идти на сцену и танцевать. Что я должен танцевать. Чувствую себя скотом перед забоем, и нет спасения. необходимо принять эту устрашающую ответственность. Правда, всё это сводится к плате за наши страхи."

Нуреев говорит тихо и с непривычным напряжением. Слова, окрашенные мягким русским акцентом, приходят быстро, нервно. Всё это время он продолжает наносить грим, и его лицо превращается в смертельно бледную маску с широкими бровями, белыми веками, что делает его взгляд жутким и одержимым.
В гримерке повисла странная тишина. Нуреев прикован к зеркалу. Прошло несколько долгих минут.
"Конечно, я не всегда один. У меня есть друзья. У меня есть Эрик Брун, Марго Фонтейн и Фредерик Аштон - люди, которые были со мной с самого начала."
Когда я спросил, плачет ли он на их плечах, он говорит: "Плачу? К сожалению, я больше не могу плакать. Это правда. Раньше было так легко, так естественно просто расплакаться. Это было так убедительно. Я имею в виду настоящие слёзы, настоящий плач. Больше не могу. Слезы не приходят."

Ещё одна долгая пауза: "Вам снятся сны?"
"Это зависит от того, выпил ли я перед сном или если я долго не спал. Знаете, если не спать, скажем, часов восемнадцать, тогда сны идут один за другим. Они просто толпятся, и иногда они восхитительны и иногда пугающи. Иногда во снах у меня появляются странные предчувствия. Я чувствую разного рода опасность и не знаю, как это предотвратить. У меня были кошмары, и я просыпался с криком, сердце быстро билось. И как ребенок радовался тому, что это лишь сон.
Но почему вы задаёте все эти вопросы о моих чувствах? Правда в том, что я держу эмоции на максимально низком уровне. Я сохраняю их для выступлений. Все дни сводятся к тому, что я сохраняю физическую и эмоциональную энергию, чтобы я мог выплеснуть её на сцене. Вся моя жизнь завязана на выступлениях, поэтому я остаюсь сдержанным - я варюсь на медленном огне - и держу эмоции при себе."

"Оставляет ли Нуреев место и время для личной жизни?"

"Что вы имеете в виду под личной жизнью? Опишите мне это."

"Есть ли у вас один человек, с которым вы крепко связаны, человек, который полностью принадлежит вам, всегда рядом?"

"Ох, конечно, но будьте уверены, если бы такого человека не было, я бы его выдумал".

Этими словами Нуреев закрыл тему, и комната вновь погрузилась в тишину.

Нуреев закончил гримироваться и переоделся в костюм Диммсдейла. Сейчас Рудольф меньше всего похож на другого своего персонажа – Валентино. Как же он согласился на роль величайшего в истории кино любовника?

"Ну, во-первых, я всегда восхищался фильмами Кена Расселла. Я думаю, опыт работы с ним будет весьма интересным. В любом случае это похоже на работу с Мартой. Это будет что-то другое – нечто совсем новое. Короче говоря, несколько месяцев назад Расселл связался со мной и сказал, что собирается снимать фильм про Валентино и что в сценарии есть сцена встречи Валентино и Нижинского в Нью-Йорке около 1916 года. Сказал, это будет короткая, но очень чувственная сцена. Когда я прочитал сценарий, я согласился, что сцена довольно чувственна и согласился сыграть роль Нижинского. Съёмки не были бы долгими и не отняли бы много времени от танца. Затем через несколько дней Кен Расселл снова пришёл ко мне и сказал: «Знаешь, я подумал – почему бы ТЕБЕ не сыграть Валентино?» Конечно, я был удивлен ,но когда я снова прочитал сценарий, подумал, что это вообще-то очень хорошая идея. А ещё я подумал, что это заставило бы меня взять отпуск".
"Вообще я не люблю выходные. Мне невыносима сама мысль не танцевать больше недели или двух максимум. Но этот фильм, съемки которого займут пару недель, даст отдохнуть моим мышцам, которые не отдыхали годами. Я надеюсь, что не пожалею об этом решении. В любом случае жизнь Валентино в фильме будет показана более менее правдиво или по крайней мере отразит дух Валентино, его доброе сердце, добродушие. Фильм покажет его жертвой общества. Будут показаны его мечты и как они провалились. А ещё во время съемок я буду носить эти невероятные, безумные костюмы, я буду произносить реплики и танцевать танго. Будет весело".

Далее разговор затронул новости об уходе в отставку Синтии Грегори, одной из ведущих балерин Америки, примы Американского театра балета (ABT). Утверждалось, что Грегори ушла из-за наплыва иностранных звёзд в ABT (на 6-недельный зимний сезон были приглашены Михаил Барышников, Наталия Макарова, Карла Фраччи, Паоло Бортолуцци и Марсия Хайди), а также проблем личного и эмоционального характера. Нуреев, как и все, был шокирован известием.

"Я позвонил Синтии, когда услышал новость, но не смог дозвониться до неё. Она просто исчезла. Конечно, ABT пригласили всех этих звёзд – просто их оказалось очень много. Я думаю, участие звёзд важно, но они должны появляться с какой-то целью – в рамках хорошо продуманной программы, а не просто ради самого появления звезды, так они просто задушат друг друга. В действительности же Синтия Грегори – величайшая балерина Америки, но она не получила должной поддержки от ABT. Её поступок возможно стал следствием этого пренебрежения.
Я думаю, работа в ABT мешала ей выступать в других местах. Например, в этом сезоне она должна была танцевать со мной в Лондоне, но ABT упорно отказывались её отпустить. Они очень долго не соглашались. Очень хорошо быть признанным в родной стране, но не менее важно ездить по миру и получать признание в разных местах. Танцовщики должны везде себя показывать. Они должны иметь возможность быть хозяевами своих судеб. Как бы то ни было, я надеюсь, Синтия вернётся в балет. Она великая артистка".

Внезапный стук в дверь, предупреждение – осталось пять минут.
«Можете задать ещё один вопрос».
- Вас заботит, что о вас пишут критики, вы читаете отзывы?
"Да, меня это заботит, и да, я читаю критиков. Надо быть в курсе. Критики меня часто обижали. Давным-давно было предсказано, что я довольно быстро провалюсь. Но это не произошло. Я всё ещё на плаву. Я хорош. Я танцую. Если людям не нравится, как я танцую, - пусть смотрят на других танцовщиков. Они могут выбрать кого угодно. Что касается меня, я танцую, потому что должен, и я буду продолжать танцевать, пока моё тело не откажет. Я надеюсь, моё тело позволит мне танцевать ещё много лет и танцевать непрерывно, потому что спектр моего искусства множится благодаря репетициям…"

Рудольф Нуреев ещё раз приближается к зеркалу. Он заново оценивает своё перевоплощение и остаётся доволен. Его тело вытянуто, голова высоко поднята – он готов предстать перед жадной и хищной публикой.
«Я на забой», - говорит он, и в следующий момент Нуреев, всё ещё величайший танцовщик мира, выходит из комнаты.